Шамс выскочил вперед и схватил мула под уздцы. Тот внезапно остановился, и Джалал ад-Дин поднял глаза. Увидел обнаженные до локтя жилистые руки, схватившие под уздцы его иноходца, редкую бороду и сверлящий, точно шило взгляд путника. Все так же крепко держа под уздцы мула и не спуская глаз с Джалал ад-Дина, путник спросил:

«О великий имам ислама! Скажи, кто более велик, Пророк Мухаммед или Байязид из Бастама?» Руми ответил: «Что за вопрос? Конечно, Мухаммед более велик, чем Байязид». Шамс продолжал: «Мухаммед сказал: «О, Господь, я не могу понять Тебя так, как ты того заслуживаешь, но Байязид сказал: «Как велико мое бытие, и сам я король королей. Я свободен от всех пороков и ничего кроме Бога не осталось под моими одеждами». Что ты думаешь об этом?» Руми отвечал: «Жажда Байязида была утолена одной каплей, которая наполнила его сосуд мудрости, а тот свет, который он увидел, всего лишь соответствовал его окну в мир божественной мудрости. Но жажда Мухаммеда была огромна, и с каждым глотком он хотел все больше и больше любви и познания Бога, как сказано в Коране: «Разве Мы не расширили твою грудную клетку?» и «Разве не была земля Бога достаточно велика, чтобы избежать зла?»

Услышав ответ, Шемседдин испустил вопль и без чувств упал на землю. По крайней мере так описывают эту сцену старинные хроники со слов очевидцев.
После этого разговора Руми и Шамс отправились к дому золотых дел мастера Селахал Дина Зеркуба, где провели несколько месяцев, постоянно разговаривая и обсуждая религиозные темы, обмениваясь тысячами вопросов и ответов. Никому не ведомо, о чем говорили они в своем уединении. Как видно из его слов, не ведал этого и сын поэта. Но в течение года с лишним по приказанию Руми все рассказы и изречения, каждое слово Шемседдина, сказанное публично, записывалось «писарями тайн». Эти записи затем составили книгу «Макалат» («Беседы»), которая в списках дошла и до наших дней. Книга эта осталась в черновиках; в списках много разночтений. Да и слова и образы, которые употребляет Шемседдин, весьма туманны, аллегоричны.

Он сам сознавал это: «Ни повторить, ни следовать моим словам не в силах подражатель, — говорил он, — они темны и сложны. Могу их повторять сто раз, и каждый раз в них обнаружится иной смысл. Меж тем, главный смысл остается девственно-непорочным, никем не понятым».
Когда минули эти месяцы, всем, кто знал Джалал ад-Дина, показалось, что он умер, а в его облике родился другой человек.

“Нежданно явился Шемседдин, — вспоминал впоследствии сын Руми Султан Велед, — и соединился с ним. И в сиянии его света исчезла тень Мевляны… Когда узрел он лицо Шамса, открылись ему тайны, стали ясными как день. Он увидел никем не виданное, услыхал никем не слыханное. И стало для него все едино: что высокое, что низкое. Призвал он Шамса к себе и сказал: «Послушай, мой падишах, своего дервиша. Мой дом недостоин тебя, но я полюбил тебя верной любовью. Все, что есть у раба, что добудут его руки, принадлежит его господину. Отныне это твой дом!» …Мевляна был очарован его обликом, его неподдающейся определениям чистотой, его речью, полной как море жемчужин тайн, его словом, вдыхающим жизнь в свободного человека… Никуда не являлся он без него. Если не видел его лица, лишался света очей своих. Не расставался с ним ни днем, ни ночью. Невыносима сделалась ему разлука с ним. Точно стал он рыбой, живущей в его море. Шемседдин позвал его в такой мир, какой и во сне не снился ни турку, ни арабу. Что ни день, читал он ему поучения и сделал явным новое знание. Мевляна и без того был исполнен сокровенного знания. Но то, что открыл ему Шамс, было иным, совсем новым знанием…»

Сын Руми, Велед, продолжает проливать свет на их отношения. Он говорит, что их встреча была подобна встрече Хизры и Моисея. Пророк Моисей был человеком знания, но ему было предречено Богом встретиться с человеком (пророком Хизрой), чье знание было бесконечным, ибо получал он его напрямую от Бога. Такое знание Руми получил от Шамса: «Шамс появился, и мы встретились в моем сердце и, благодаря вину (божественной) любви, эти стены и двери потеряли разум»
Джалал ад-Дин отказался от всего. Фетвы и диспуты были заброшены. Теперь молитвы и проповеди сменились стихами и музыкой, притеснения плоти — песнями и танцами. Руми в любой момент, даже самый неподходящий, мог неожиданно для себя начать танцевать и декламировать стихи, которые струились из него.

Руми не стал бы Руми без Шамса, о чем он говорит сам:

«Ничто не может превратиться в нечто само по себе,
Железо не выкуется само в меч,
А Руми не написал бы в духе свое Маснави,
Не став (преданным) рабом Шамса Табрези»